Неточные совпадения
Вот что происходит от жизни в провинции, вы ничего не знаете. Landau,
видите ли, commis [приказчиком] был в магазине в Париже и пришел к
доктору.
В столовой он позвонил и велел вошедшему слуге послать опять за
доктором. Ему досадно было на жену за то, что она не заботилась об этом прелестном ребенке, и в этом расположении досады на нее не хотелось итти к ней, не хотелось тоже и
видеть княгиню Бетси; но жена могла удивиться, отчего он, по обыкновению, не зашел к ней, и потому он, сделав усилие над собой, пошел в спальню. Подходя по мягкому ковру к дверям, он невольно услыхал разговор, которого не хотел слышать.
Левин подошел к брату. Ничего не ловилось, но Сергей Иванович не скучал и казался в самом веселом расположении духа. Левин
видел, что, раззадоренный разговором с
доктором, он хотел поговорить. Левину же, напротив, хотелось скорее домой, чтобы распорядиться о вызове косцов к завтрему и решить сомнение насчет покоса, которое сильно занимало его.
Чувство желания его смерти испытывали теперь все, кто только
видел его: и лакеи гостиницы, и хозяин ее, и все постояльцы, и
доктор, и Марья Николаевна, и Левин, и Кити.
Знаменитый
доктор объявил княгине (чувство приличия подсказало это), что ему нужно
видеть еще paз больную.
Он
видел и княгиню, красную, напряженную, с распустившимися буклями седых волос и в слезах, которые она усиленно глотала, кусая губы,
видел и Долли, и
доктора, курившего толстые папиросы, и Лизавету Петровну, с твердым, решительным и успокаивающим лицом, и старого князя, гуляющего по зале с нахмуренным лицом.
Посмотрите,
доктор:
видите ли вы, на скале направо чернеются три фигуры?
Возвратясь, я нашел у себя
доктора. На нем были серые рейтузы, архалук и черкесская шапка. Я расхохотался,
увидев эту маленькую фигурку под огромной косматой шапкой: у него лицо вовсе не воинственное, а в этот раз оно было еще длиннее обыкновенного.
Вскрикнули, как водится, всплеснув руками: «Ах, боже мой!» — послали за
доктором, чтобы пустить кровь, но
увидели, что прокурор был уже одно бездушное тело.
— Как попали! Как попали? — вскричал Разумихин, — и неужели ты,
доктор, ты, который прежде всего человека изучать обязан и имеешь случай, скорей всякого другого, натуру человеческую изучить, — неужели ты не
видишь, по всем этим данным, что это за натура этот Николай? Неужели не
видишь, с первого же разу, что все, что он показал при допросах, святейшая правда есть? Точнехонько так и попали в руки, как он показал. Наступил на коробку и поднял!
— Ты ее
увидишь, Евгений; но сперва надобно побеседовать с господином
доктором. Я им расскажу всю историю болезни, так как Сидор Сидорыч уехал (так звали уездного врача), и мы сделаем маленькую консультацию.
Он снова молчал, как будто заснув с открытыми глазами. Клим
видел сбоку фарфоровый, блестящий белок, это напомнило ему мертвый глаз
доктора Сомова. Он понимал, что, рассуждая о выдумке, учитель беседует сам с собой, забыв о нем, ученике. И нередко Клим ждал, что вот сейчас учитель скажет что-то о матери, о том, как он в саду обнимал ноги ее. Но учитель говорил...
С Климом он поздоровался так, как будто вчера
видел его и вообще Клим давно уже надоел ему. Варваре поклонился церемонно и почему-то закрыв глаза. Сел к столу, подвинул Вере Петровне пустой стакан; она вопросительно взглянула в измятое лицо
доктора.
— Окнами в сад, как
видишь. Тут жил
доктор, теперь будет жить адвокат.
Он ожидал
увидеть там по крайней мере пятерых, но было только двое:
доктор и Спивак, это они шагали по комнате друг против друга.
«Да, темная душа», — повторил Самгин, глядя на голую почти до плеча руку женщины. Неутомимая в работе, она очень завидовала успехам эсеров среди ремесленников, приказчиков, мелких служащих, и в этой ее зависти Самгин
видел что-то детское. Вот она говорит
доктору, который, следя за карандашом ее, окружил себя густейшим облаком дыма...
Она осторожно вошла в комнату Веры, устремила глубокий взгляд на ее спящее, бледное лицо и шепнула Райскому послать за старым
доктором. Она тут только заметила жену священника,
увидела ее измученное лицо, обняла ее и сказала, чтобы она пошла и отдыхала у ней целый день.
— Молчи, пожалуйста! — с суеверным страхом остановил его Аянов, — еще накличешь что-нибудь! А у меня один геморрой чего-нибудь да стоит!
Доктора только и знают, что вон отсюда шлют: далась им эта сидячая жизнь — все беды в ней
видят! Да воздух еще: чего лучше этого воздуха? — Он с удовольствием нюхнул воздух. — Я теперь выбрал подобрее эскулапа: тот хочет летом кислым молоком лечить меня: у меня ведь закрытый… ты знаешь? Так ты от скуки ходишь к своей кузине?
Доктор старался не смотреть на Нила Андреича, а если смотрел, то так же, как и лакеи, «любопытно». Он торопился, и когда Тычков предложил ему позавтракать, он сказал, что зван на «фриштик» к Бережковой, у которой будет и его превосходительство, и все, и что он
видел, как архиерей прямо из собора уже поехал к ней, и потому спешит… И уехал, прописав Нилу Андреичу диету и покой.
— Прижмите руку к моей голове, — говорила она кротко, —
видите, какой жар… Не сердитесь на меня, будьте снисходительны к бедной сестре! Это все пройдет…
Доктор говорит, что у женщин часто бывают припадки… Мне самой гадко и стыдно, что я так слаба…
— Болен, друг, ногами пуще; до порога еще донесли ноженьки, а как вот тут сел, и распухли. Это у меня с прошлого самого четверга, как стали градусы (NB то есть стал мороз). Мазал я их доселе мазью,
видишь; третьего года мне Лихтен,
доктор, Едмунд Карлыч, в Москве прописал, и помогала мазь, ух помогала; ну, а вот теперь помогать перестала. Да и грудь тоже заложило. А вот со вчерашнего и спина, ажно собаки едят… По ночам-то и не сплю.
День был чрезвычайно ясный; стору у Макара Ивановича не поднимали обыкновенно во весь день, по приказанию
доктора; но на окне была не стора, а занавеска, так что самый верх окна был все-таки не закрыт; это потому, что старик тяготился, не
видя совсем, при прежней сторе, солнца.
— Ему надо покой; может, надо будет
доктора. Что спросит — все исполнять, то есть… vous comprenez, ma fille? vous avez l'argent, [Вы понимаете, милая моя? У вас есть деньги? (франц.)] нет? Вот! — И он вынул ей десятирублевую. Он стал с ней шептаться: — Vous comprenez! vous comprenez! — повторял он ей, грозя пальцем и строго хмуря брови. Я
видел, что она страшно перед ним трепетала.
Доктор видел состояние Ляховского и не скрывал от себя печальной истины.
— Как я рада
видеть вас… — торопливо говорила Надежда Васильевна, пока Привалов раздевался в передней. — Максим уж несколько раз спрашивал о вас… Мы пока остановились у
доктора. Думали прожить несколько дней, а теперь уж идет вторая неделя. Вот сюда, Сергей Александрыч.
Доктор бывал в приваловском доме каждый день, и Привалов особенно рад был
видеть этого верного друга.
—
Доктора Сараева можно
видеть?
— Ну, так вы, батенька, ничего не
видели; это unicus [редкий экземпляр (лат.).] в своем роде… Да, да. Наш
доктор отыскал его… Замечательная голова: философ, ученый, поэт — все, что хотите, черт его знает, чего он только не учил и чего не знает! В высшей степени талантливая натура. И очень благодарен
доктору за этот подарок.
Привалов с особенным вниманием слушал
доктора. Он хотел
видеть в нем того учителя, под влиянием которого развилась Надежда Васильевна, но, к своему сожалению, он не нашел того, чего искал.
— Скажите, пожалуйста, за что ненавидит меня эта дама? — спрашивала Зося
доктора Сараева, указывая на Хину. — Она просто как-то шипит, когда
увидит меня… У нее делается такое страшное лицо, что я не шутя начинаю бояться ее. А между тем я решительно ничего ей не сделала.
Доктор целые дни проводил на практике, так что дома его можно было
видеть только мельком.
Видели только, как пробежал побледневший
доктор куда-то во внутренние комнаты.
Худой мир все-таки лучше доброй ссоры, да к тому же Привалову не хотелось огорчать
доктора, который умел
видеть в своей ученице одни хорошие стороны.
— Здравствуйте пожалуйста, — сказал Иван Петрович, встречая его на крыльце. — Очень, очень рад
видеть такого приятного гостя. Пойдемте, я представлю вас своей благоверной. Я говорю ему, Верочка, — продолжал он, представляя
доктора жене, — я ему говорю, что он не имеет никакого римского права сидеть у себя в больнице, он должен отдавать свой досуг обществу. Не правда ли, душенька?
—
Доктор,
доктор! Да ведь вы
видите! — размахнул вдруг опять руками штабс-капитан, указывая в отчаянии на голые бревенчатые стены сеней.
— Это мы втроем дали три тысячи, я, брат Иван и Катерина Ивановна, а
доктора из Москвы выписала за две тысячи уж она сама. Адвокат Фетюкович больше бы взял, да дело это получило огласку по всей России, во всех газетах и журналах о нем говорят, Фетюкович и согласился больше для славы приехать, потому что слишком уж знаменитое дело стало. Я его вчера
видел.
Полагаю, что имею право догадываться почему: уже неделю как расстроенный в своем здоровье, сам признавшийся
доктору и близким своим, что
видит видения, что встречает уже умерших людей; накануне белой горячки, которая сегодня именно и поразила его, он, внезапно узнав о кончине Смердякова, вдруг составляет себе следующее рассуждение: «Человек мертв, на него сказать можно, а брата спасу.
— Ах, папа! Я ведь знаю, что тебе новый
доктор про меня сказал… Я ведь
видел! — воскликнул Илюша и опять крепко, изо всей силы прижал их обоих к себе, спрятав на плече у папы свое лицо.
Одним словом, этот
доктор вчера был у нас и
видел Lise…
«Был же он положительно не в здравом состоянии ума, сам мне признавался, что наяву
видит видения, встречает на улице разных лиц, которые уже померли, и что к нему каждый вечер ходит в гости сатана», — заключил
доктор.
— Жаль мне вас, а может, оно и к лучшему, вы в этом направлении долго не останетесь, в нем слишком пусто и тяжело. А вот, — прибавила она, улыбаясь, — наш
доктор, тот неизлечим, ему не страшно, он в таком тумане, что не
видит ни на шаг вперед.
Роковой день приближался, все становилось страшнее и страшнее. Я смотрел на
доктора и на таинственное лицо «бабушки» с подобострастием. Ни Наташа, ни я, ни наша молодая горничная не смыслили ничего; по счастию, к нам из Москвы приехала, по просьбе моего отца, на это время одна пожилая дама, умная, практическая и распорядительная. Прасковья Андреевна,
видя нашу беспомощность, взяла самодержавно бразды правления, я повиновался, как негр.
Бубнов струсил еще больше. Чтобы он не убежал,
доктор запер все двери в комнате и опять стал у окна, — из окна-то он его уже не выпустит. А там, на улице, сбежались какие-то странные люди и кричали ему, чтоб он уходил, то есть Бубнов. Это уже было совсем смешно. Глупцы они, только теперь
увидели его!
Доктор стоял у окна и раскланивался с публикой, прижимая руку к сердцу, как оперный певец.
Малыгинский дом волновался. Харитон Артемьич даже не был пьян и принял гостей с озабоченною солидностью. Потом вышла сама Анфуса Гавриловна, тоже встревоженная и какая-то несчастная.
Доктор понимал, как старушке тяжело было
видеть в своем доме Прасковью Ивановну, и ему сделалось совестно. Последнее чувство еще усилилось, когда к гостям вышла Агния, сделавшаяся еще некрасивее от волнения. Она так неловко поклонилась и все время старалась не смотреть на жениха.
Это была Аграфена. Она в следующий момент взяла
доктора под руку и повела из столовой. Он попробовал сопротивляться, но, посмотрев на бутылку,
увидел, что она пуста, и только махнул рукой.
Это самоедство все разрасталось, и
доктор инстинктивно начал сторониться даже людей, которые были расположены к нему вполне искренне, как Стабровский.
Доктора вперед коробила мысль, что умный поляк все
видит, понимает и про себя жалеет его. Именно вот это сожаление убивало
доктора, поднимая в нем остаток мужской гордости.
Получалось в общем что-то ужасное, глупое и нелепое. В отчаянии
доктор бежал к Стабровским, чтобы хоть издали
увидеть Устеньку, услышать ее голос, легкую походку, и опять ненавидел себя за эти гимназические выходки. Она — такая чистая, светлая, а он — изношенный, захватанный, как позабытая бутылка с недопитою мадерой.
— Вы, кажется… страдаете? — проговорил он тем тоном, каким обыкновенно говорят
доктора, приступая к больному. — Я сам… медик (он не сказал:
доктор), — и, проговорив это, он для чего-то указал мне рукой на комнату, как бы протестуя против своего теперешнего положения, — я
вижу, что вы…
На трагическое же изложение, со стороны Лебедева, предстоящего вскорости события
доктор лукаво и коварно качал головой и наконец заметил, что, не говоря уже о том, «мало ли кто на ком женится», «обольстительная особа, сколько он, по крайней мере, слышал, кроме непомерной красоты, что уже одно может увлечь человека с состоянием, обладает и капиталами, от Тоцкого и от Рогожина, жемчугами и бриллиантами, шалями и мебелями, а потому предстоящий выбор не только не выражает со стороны дорогого князя, так сказать, особенной, бьющей в очи глупости, но даже свидетельствует о хитрости тонкого светского ума и расчета, а стало быть, способствует к заключению противоположному и для князя совершенно приятному…» Эта мысль поразила и Лебедева; с тем он и остался, и теперь, прибавил он князю, «теперь, кроме преданности и пролития крови, ничего от меня не
увидите; с тем и явился».
Раскаяние моего
доктора, наконец, замучило его, я это
видел.